Жванецкий в Одессе - фигура культовая. Ещё при жизни во дворике Литературного музея ему был установлен памятник, его именем назван бульвар, он сам открывал свою звезду на аллее звезд. Это неудивительно: всю жизнь он воспевал Одессу. Его строки о родном городе теперь в одном ряду со строками Пушкина и Бабеля. Да-да, я не преувеличиваю.
И — удивительное дело. Сама Одесса стремительно менялась, а Одесса Жванецкого словно застыла в любовании собой, своей красотой.
Первого января 2020 года на экраны вышел фильм «Одесский пароход». Его посмотрели, наверное, все одесситы. И почти все ругали — за гротескность персонажей, за «пересаливание» лицом и словами, за непохожесть на реальный город. Всё это так. Но была в этом фильме важная, пожалуй даже главная, деталь. В самом конце Михаил Михайлович со своим легендарным потёртым портфелем спускался с деревянной веранды одесской двухэтажки, а поднимающаяся вверх камера показывала зрителям, что весь этот «одесский» антураж, в котором происходило действие фильма, — всего лишь горстка декораций, построенных в центре Москвы. И грустный Жванецкий оставался, пожалуй, единственным живым олицетворением той самой, ставшей уже легендой, Одессы, которая началась в 1960-х и закончилась, пожалуй, в 1990-х, — Одессы с КВН и «Юмориной», Одессы с самым большим в мире пароходством, Одессы, где анекдоты о евреях рассказывали сами евреи.
А ведь он был плотью от плоти этой Одессы, любил её всем сердцем и даже в своих поздних интервью в вопросах о ней категорически не замечал политики, а говорил только об одесской кухне, воздухе, море: «Я мечтаю иметь маленькую комнату и окно, наполовину заполненное морем».
Казалось, он был в нашей жизни всегда. Я вырос со Жванецким. Его цитировали наши родители и их друзья, его показывали по телевизору, мы ходили на его концерты; афиши с его именем висели в Одессе месяцами, даже после концертов их никто не снимал — это казалось кощунственным. Сейчас я понимаю, что его присутствие было всеобъемлющим и потому незаметным. Его фразы становились нашими мыслями, и казалось естественным то, что Жванецкий всегда был, есть и будет. Ну восходит же каждое утро солнце.
Но времена менялись. Менялись радикально. Страны, о которой он писал, текстами о которой прославился, не стало. И через несколько лет после падения советского монстра стало казаться, что юмор Жванецкого уже неактуален. Что пришло время созидать, а не насмехаться и подтрунивать. Что молодым он уже неинтересен. Что о нём скоро забудут.
У любого великого мастера есть периоды такого забвения. Выхода из моды. Но возвращение часто оказывается триумфальным. Жванецкий вернулся философом. О ранних его миниатюрах говорили, что их нельзя читать, а можно только слушать, причем лишь в исполнении его самого и ещё нескольких великих артистов — Райкина, Карцева, Ильченко. Действительно, что-то магическое было в его словах. Что-то такое, что заставляло замирать — затаив дыхание и ловя каждое из них — огромные залы. Конечно, все эти выверенные до последней запятой монологи писались для чтения вслух. Весь их идеальный ритм рассчитан на это. Но… достаточно открыть любую из его книг и зависнуть от восторга на любой странице, чтобы понять, что это не так. Тексты Жванецкого — особенно поздние — можно читать, перечитывать и, как обычно, цитировать. Собственно, эссе о нем можно составить из одних его цитат.
«В моей записной книжке 66-го года ноября: „Я не хочу быть стариком!.. Я не хочу быть стариком!.. Я не хочу быть стариком!.." Три крика… Сегодня июль 2003-го. И что с того, что не хотел?
Услышал бы меня Господь…
Он точно слышал.
Он просто понял — от какого идиота… Представляю!
Я бы не сел в автомобиль, я б сына не увидел, не посадил за стол сто человек.
Я б моря не увидел из своего окна.
И не узнал свободы.
И не увидел проводы трёх пареньков в Москве.
То главное, что видел в жизни.
Я не прочел бы Оруэлла, Ницше, Пруста.
Себя бы не прочёл…
Что делать? За продолжение жизни мы платим старостью. За старость платим смертью… Кто виноват, что все так дорого?»
И вот ещё:
«Я много дал. Я дорого купил.
Я заплатил годами, силой, остроумием.
Женщинами.
Красотою ранней смерти, столь любимой у нас в стране.
Я выбрал путь труднее.
Я старел, седел, ушел из ежедневного употребления, из популярности.
Я отдал всё, чтоб только посмотреть: газеты, спонсоры, помады, памперсы, суды присяжных…
Пришёл, увидел, посмотрел…
Есть разница. Тогда я был специалистом. С той жизнью мы на равных.
И кто кого когда имел…
Сейчас смотрю, пишу, перемещаюсь, но не лезу в жизнь.
Поглаживаю по головке тех идиотов, кричащих моим голосом: „Я не хочу быть стариком!"
Т-с-с… Успокойся. И не надо».