Магнолии — глаза природы —
Раскрыл Берлин — и нет нам сна…
…По Эльбе плыли пароходы,
В Саксонии цвела весна.

Прорезав Дрезден, к Баденбаху
Несясь с веселой быстротой,
Мы ждали поклониться праху
Живому Праги Золотой.

Нас приняли радушно чехи,
И было много нам утех.
Какая ласковость в их смехе,
Предназначаемом для всех!

И там, где разделяет Влтава
Застроенные берега,
И где не топчет конь Вацлава
Порабощенного врага,

Где Карлов мост Господни Страсти
Рельефит многие века,
И где течет в заречной части
Венецианская «река»,

Где бредит уличка алхимья,
И на соборе, в сутки раз,
Вступает та, чье смрадно имя,
В апостольский иконостас,

Там, где легендою покрыто
Жилище Фауста и храм,
Где слала Гретхен-Маргарита
Свои молитвы к небу, — там,

Где вьются в зелени овраги,
И в башнях грезят короли,
Там, в золотистой пряже Праги
Мы с явью бред переплели.

В Прагу Игорь Васильевич Лотарев, взявший себе в 1908 году псевдоним Игорь-Северянин, приехал из Берлина, в котором пробыл перед этим более месяца. После Октябрьского переворота «король поэтов», автор знаменитых «Ананасов в шампанском», стихи которого знала, пожалуй, вся Россия, переехал в Эстонию, где и оставался жить до самой смерти в декабре 1941 года. Почти сразу после приезда Игорь Северянин начал ездить с выступлениями по Прибалтийским странам – сначала сам, а потом и со своей невестой Фелиссой Круут, также писавшей стихи на русском и эстонском. В письме от 13 октября 1921 года к своей хорошей приятельнице, своему «ангелу-хранителю» Августе Барановой, с которой Северянин познакомился в 1916 году в России и которая, уехав жить в Стокгольм, много лет помогала ему финансово, поэт писал:

«Со мной в Берлин едет эстийская поэтесса Фелисса Круут, моя невеста. Она – девятнадцатилетняя очаровалка». Именно пятнадцатилетний брак с Фелиссой определил эмигрантскую судьбу Северянина – несколько раз он порывался вернуться на родину, но Круут категорически возражала.

В конце 1921 года Игорь Северянин и Фелисса Круут венчаются, и 1 августа следующего года у них рождается сын Вакх. Тем не менее, уже в октябре супруги смогли совершить длительную и очень плодотворную поездку в Берлин, где Северянин встретился с Маяковским, Пастернаком и Алексеем Толстым. Фелисса выступала там вместе с мужем под псевдонимом Ариадна Изумрудная. После Берлина были выступления в Хельсинки (1923); в Германии и Польше (1924); в Берлине и Праге, а затем в Польше (1925); снова в Польше (1928); в Югославии (1930); в Париже и Болгарии (1931); в Румынии, Молдавии и Югославии (1933); снова в Молдавии (1934). «Поэзоконцерты» и выступления были делом обычным для всегда много выступавшего поэта, привыкшего к восторженной встрече публики; но в эмиграции они стали жизненно необходимыми ещё и как способ заработать себе и семье на жизнь.

По воспоминаниям Арсения Формакова, Игорь Северянин порой находился в крайне стеснённом финансово положении:

«В ту пору – регулярно раз в год, обычно зимой, Северянин уезжал в Европу, зарабатывая чтением стихов и изданием своим своих книг, где и как мог. Приходится только удивляться, как это ему удалось – при тогдашнем состоянии русских книгоиздательств за рубежом – всё-таки выпустить в свет семнадцать сборников своих поэз. <…> По всему было видно, что в материальном отношении ему живётся трудно, и даже очень. Сначала, как новинка, его поэзовечера в Прибалтике и Польше имели некоторый успех. Потом он стал выступать в рижских кинотеатрах, в дивертисментах между сеансами, что тогда было в моде. Старался «сохранить лицо», требовал, чтобы вместе с ним не выступали фокусники или развязные певички. Вскоре, однако, отпала и эта возможность заработка».

В эмиграции Игорь Северянин не только много выступал, но и много писал – помимо привычных поэз, это были и автобиографические поэмы («Роса оранжевого часа», «Падучая стремнина», «Колокола собора чувств»). Тональность его поэзии изменилась – встречавшийся с поэтом во время его поездок по Югославии Василий Шульгин вспоминал, что «в ту пору он как бы стыдился того, что написал в молодости; всех этих «ананасов в шампанском», всего того талантливого и оригинального кривлянья, которое сделало ему славу. <…> прошли годы: он постарел… <…> Ему захотелось стать «серьёзным» поэтом; захотелось «обронзить свой гранит».

Середина 1920-х – очень плодотворное для Игоря Северянина время. 1 февраля 1925 года он отметил двадцатилетие литературной деятельности. В том же году вышли из печати его «Роса оранжевого часа. Поэма детства в 3-х частях» и «Колокола собора чувств: Автобиографический роман в 3-х частях». В мае того же года он приехал в Прагу.

Приехать в «Злату Прагу» с гастролями Игорь Северянин собирался ещё с 1922 года.

Вот что писал он Августе Барановой 23 октября 1922 года из Берлина:

«Светлая Августа Дмитриевна!

4-го октября я покинул Эстию, а с 6-го нахожусь в Берлине. Мои концерты состоятся в первых числах ноября. Затем я еду, по всей вероятности, в Прагу и Белград, хотя один импресарио зовет в Копенгаген, Стокгольм и Христианию. Но это еще не наверняка — он не уверен в сборах в Скандинавии».

27 октября 1923 года он пишет ей же из Юрьева:

«Сирота, импресарио Смирнова, явился в Гельсингфорсе на мой первый концерт, наговорил комплиментов и пригласил в первых числах ноября в Берлин и Прагу. Если не обманет и сдержит слово, прислав аванс на дорогу, может быть, и воспряну немного. Только плохо что-то во все это верится, ибо многие меня обманывали за эти годы».

Обе эти поездки так и не состоялись.

В начале 1925-го планы стали более конкретными. Вот что писал Северянин Августе Барановой 5 января 1925 года из Тойла, эстонского городка, в котором он жил постоянно:

«Дорогая Августа Дмитриевна!

В первых числах февраля еду в Берлин, Париж и Прагу, до этого времени буду в Юрьеве, Ревеле, Jogewa и др. местах. В ноябре был в Риге, Двинске, Либаве. В октябре вернулся из большого турнэ, уехав 8-го августа. Побывал в Берлине, Штеттине, Данциге, Цоппоте, Варшаве, Лодзи, Вильне, Белостоке, Бресте, Пинске, Луцке и Ровне. Везде давал концерты, кроме Берлина, т. к. летом был там разъезд публики. Заработал настолько удачно, что смог отдать кредиторам 36.000 эст<онских> м<арок>, чем сильно сократил сумму долгов. Рад этому в высшей степени... Пришлось и купить кое-что.
<…>
Теперь везу книги на продажу (8 рукописей!). К 1-му февраля (день двадцатилетней моей литерат<урной>деятельности, т. к. первое стихотв<орение> было помещено 1-го февраля 1905 г.) изд<ательст>во Бергман выпускает в свет две новые книги. Если «удастся», вышлю и Вам. Говорю: «удастся», т. к. наши издатели не очень-то обращают внимание на просьбы авторов».

Несмотря на удачные гастроли, денег не хватало, и 23 февраля тог же года Игорь Северянин пишет Барановой:
«С большой к Вам просьбой, дорогая Августа Дмитриевна: мне нужно немедленно выехать в Париж, Берлин и Прагу - дать вечера, продать попутно несколько рукописей книг. Имею 100 крон, не хватает ещё столько же. Будьте хорошая, пришлите немедленно эту сумму, и я тотчас же выеду, причем обязуюсь честным словом выслать Вам из-за границы недели через две-три эту сумму. О прежнем долге пока не упоминаю, это будет теперь трудно, но новый погашу незамедлительно. Со дня на день ждал 100 крон (в герм<анских> зол<отых> марк<ах>) из берлинского «Времени», но оно закрылось временно, и вот в результате - моя просьба к Вам, ибо Вы - самый лучший друг и поможете мне выбраться на заработки. Через месяц вернусь с обеспечением на все лето и осень, и часть зимы. Все бумаги и визы готовы, нужно только их взять. Сезон кончается, и я спешу ехать».

Уже после возвращения из Берлина и Праги в Эстонию, 22 июня 1925-го, Северянин снова пишет Августе Барановой из Тойла:

«Дорогая Августа Дмитриевна!

На днях я вернулся из-за границы. 35 дней пробыл в Берлине, 14 - в Праге. За все это время дал (удалось дать) 2 вечера. Оба в Берлине только. Первый вечер дал 100 нем<ецких> марок, второй... 10 м<арок>! Антерпренер Бран. Та самая Мэри Бран, которая надула Липковскую и пробовала надуть Прокофьева. Других импресарио вовсе не нашлось. Положение ужасное. Думал заработать, но оказалось всё иначе. Пришлось брать субсидии в союзе журналистов и у Чехослов<ацкого> правительства. Пришлось брать, чтобы кое-как прожить в Берлине и Праге, чтобы кое-как вернуться. 1-го октября еду снова - пробовать, и все уверяют, что будет всё отлично. Пока же на мели. До осени. Причины? Их много: позднее время, экзамены, разъезд на курорты, жара. Издательства до осени книг не покупают.

<…> В Берлине виделся почти ежедневно с Липковской, и Лидия Яковл<евна> предложила мне в октябре устроить совместно с нею концерты в Париже и Бессарабии, где она постоянно живет. Мне это весьма улыбается. Часто виделся с Юрьевской, Аксариной, Чириковым, Немировичем-Данченко, Гзовской, Гайдаровым и др.

Все они надавали мне своих портретов, книг, всячески обласкали, помогали и письмами, и денежно, и приемами скрашивали грустное. Морально я доволен поездкой. И даже очень. Но материально - тихий ужас.

Приветствую вас, целую ручки.
Жена просит передать Вам сердечный поклон. Мы оба целуем Асю.
Ваш Игорь».

О своей поездке в Прагу Игорь Северянин упоминает и два года спустя (12 сентября 1927) в письме к поэту Георгию Шенгели:

«Дорогой Георгий Аркадьевич!
Я испытал действительную радость, получив Ваш «Норд»: через 11 лет Вы вспомнили меня, - спасибо.
Из книжки Вашей узнал о смерти Юлии Владимировны (первая жена Шенгели – прим. автора), такой всегда хрупкой, так всегда мучившейся.
<…> В 1925 году в Праге мы вспоминали Юлию Владимировну и Вас, гуляя по парку с Евгением Николаевичем Чириковым».

Итак, Северянин упоминает в письмах тех, с кем он встречался в Праге. В первую очередь это Евгений Николаевич Чириков, чья литературная слава не померкла и в эмиграции – более того, именно в Праге он пишет целый ряд своих знаковых произведений, в том числе роман «Зверь из бездны» (1923). Чириков был давно знаком с Северяниным – ещё в январе 1915 года они выступали совместно в Петербурге, на вечере «Писатели – воинам». Вместе с ним выступали тогда Анна Ахматова, Блок, Сологуб, Тэффи, Михаио Кузмин.

Игорь Северянин посвятил Чирикову сонет и стихотворение. Сонет, который так и называется – «Чириков», – был написан в 1926 году и вошёл в сборник стихов «Медальон», вышедший в свет в Белграде в 1934 году:

Вот где окно, распахнутое в сад,
Где разговоры соловьиной трелью
С детьми Господь ведёт, где труд безделью
Весны зелёному предаться рад.

Весенний луч всеоправданьем злат:
Он в схимническую лиётся келью,
С пастушескою дружит он свирелью,
В паркетах отражается палат.

Не осудив, приять - завидный жребий!
Блажен земной, мечтающий о небе,
О души очищающем огне,

О - среди зверства жизни человечьей -
Чарующей, чудотворящей речи,
Как в вешний сад распахнутом окне!..

На создание стихотворения «Модель парохода (Работа Е.Н. Чирикова) Северяниа вдохновил подарок Чирикова - в столовой дома в Тойле, где жил Северянин, находилась подаренная ему Чириковым модель парохода, которую тот сделал сам. Вот это стихотворение, написанное в 1925 году:

Когда, в прощальных отблесках янтарен,
Закатный луч в столовую скользнет,
Он озарит на полке пароход
С названьем, близким волгарю: «Боярин».

Строителю я нежно благодарен,
Сумевшему средь будничных забот
Найти и время, и любовь, и вот
То самое, чем весь он лучезарен.

Какая точность в разных мелочах!
Я Волгу узнаю в бородачах,
На палубе стоящих. Вот священник.

Вот дама из Симбирска. Взяв лохань,
Выходит повар: вскоре Астрахань, —
И надо чистить стерлядей весенних…


В свою очередь, Евгений Николаевич подарил «королю поэтов» свою книгу «Семья» с надписью: «Милому душе Игорю Северянину с искренним расположением». Книга хранилась в библиотеке поэта.

Игорь Северянин посвятил сонет и другому русскому писателю, с которым он встречался в Праге – Василию Ивановичу Немировичу-Данченко:

Его возжег огнистый Дагестан
И Грузия, жемчужина Кавказа.
Ему дан дар цветистого рассказа,
Воображенья лебедь с детства дан.

Ни перед кем свой моложавый стан
Он не склонял. Не закрывая глаза,
Он в битвы шел, исполненный экстаза,
Но человека чтил всех в мире стран.

Скиталец по векам, свободы друг,
Он север ощущает, как и юг,
И двести книг создав, он сам не книжник.

Он — наш Жюль Верн, он — истинный поэт.
И, юноша восьмидесяти лет,
Он — Генерала Белого сподвижник.

Сонет вошёл в тот же сборник «Медальон».

Встреча с Немировичем-Данченко, патриархом русской литературной эмиграции, запомнилась Игорю Северянину. Спустя пять лет, 28 января 1930 года, поздравляя Немировича-Данченко с 85-летним юбилеем, Северянин писал ему из Тойла:

«Летом исполнилось пять лет, как мы виделись с Вами в Праге, и мы не забывали за это время Вашего к нам сердечного и участливого отношения, ласково и радостно вспоминая дни, с Вами проведенные. Помним и совместные обеды в «Радио», и часы у Вас.

Передайте, пожалуйста, наши искренние воспоминания Елене Самсоновне (Тизенгаузен – гражданская жена Немировича-Данченко – прим. автора), Валентине Георгиевне (жена Е.Н. Чирикова – прим. автора), Евгению Николаевичу, Сергею Ивановичу, Бельговскому (Константин Бельговский – журналист, друг Аркадия Аверченко, много писавший о нём – прим. автора) и всем тем милым людям, с которыми мы встречались пять лет назад у Вас».

В Праге Игорь Северянин прочёл свои стихи на собрании «Скита поэтов».

Помимо «Скита», «король поэтов» посетил кафе «Далиборка» в районе Бубенеч, где собирались русские литераторы, и отель «Беранек», где еженедельно проходили собрания Чешско-русской Едноты; возможно, он останавливался в знаменитом русском доме «Зверинец», или «Корабль». О выступлении Северянина на собрании Чешско-русской Едноты вспоминала Татьяна Ратгауз – поэтесса, прозаик, актриса:

"По приезде в Прагу мы (отец, мать и я) раз в неделю стали посещать еженедельные вечера-встречи Чешско-русской Едноты (общество сближения чехов и русских, которое существовало в Праге, кажется, уже с начала 20-х гг). Возглавлял "Едноту" д-р Курц и его жена (пианистка, всегда аккомпанировавшая в случае выступления певцов). Я не знаю точно, кто, но было у этого общества и правление, кажется, в нем состояла и Анна Тескова, литературовед, приятельница Марины Цветаевой. Я знаю только, что начинание это было прекрасное! В небольшом (почему-то называвшемся японским) зале отеля Беранек — на одном конце стояло пианино, на другом — длинный стол с самоваром и дешевыми лакомствами. Все собравшиеся сидели отдельно за столиками, своими компаниями, пили чай с печеньем. За самоваром неизменно сидела очень приятная дама Анна Захаровна Смирнова (кажется, она была "хозяйкой" чайного буфета в "Русском очаге", организованного главным образом для русских студентов). Здесь же в "очаге" была и библиотека-читальня.

Обязательно каждую неделю в "Едноте" были какие-либо выступления, доклады, музыкальные номера. Никакой враждебной противосоветской окраски, помнится, эти собрания не имели. Приезжавшие в Прагу или бывшие здесь проездом русские посещали "Едноту", так как это было место встреч. Помню поэта Петра Потемкина, выступавшего со своими стихами, Игоря Северянина, исполнявшего свои стихи нараспев под одну определенную мелодию».

Игорь Северянин даже оставил в альбоме Татьяны Ратгауз свой автограф – со строками из своего стихотворения «Когда ночами»:

"Искусство с нами, — и
Бог за нас!».

Их искусство действительно с нами.

Две недели. Всего две недели провёл Игорь Северянин в Праге, но их хватило, чтобы вписать его имя в историю чешской столицы.