Так продолжалось всю жизнь, и эта «неудобность», разумеется, часто становилась причиной конфликтов. Многих, в том числе и меня, раздражали некоторые его политические пристрастия и некоторые «политические» друзья. Чего здесь было больше — его искренних убеждений или так глубоко сидящей в нём привычки эпатировать, ходить по грани? Не знаю до сих пор. Знаю только, что он и в политических симпатиях был идеалистом — недаром во время своего выступления на Майдана читал стихи Китса.
При этом все свои убеждения он чётко аргументировал. Саша был редким в наше время интеллектуалом, и в этом качестве был известен и ценен не меньше, чем в качестве художника.
Все шероховатости сглаживал фонтанирующий талант. Во время той самой встречи с Иличевским я впервые услышал от Саши рассказ о том, как его сомневающиеся родители решили посоветоваться с кем-то из маститых, успешных художников о том, не слишком ли далеко Саша заходит в своих экспериментах. Было это в середине 1980-х, когда он уже окончил художественно-графический факультет Педагогического института и отслужил в армии. Однажды к Саше пришёл Люсьен Дульфан, чья работа уже была репродуцирована в московском журнале «Искусство». Воспользовавшись моментом, Сашин папа отозвал Люсьена в соседнюю комнату и в ответ на свой вопрос услышал: «Шё ви волнуетесь? Через два месяца его возьмут на всесоюзную виставку, через три — напечатают в московском журнале, потом его картину купят в музей, и ещё через три месяца он будет ездить на „Волге“!»
Всё точно так и произошло — работы взяли на выставку, а спустя три месяца, когда папа открыл почтовый ящик, оттуда выпал журнал и раскрылся как раз на странице с репродукцией картины Ройтбурда. «Сидящий пророк», купленный Одесским художественным музеем и отмеченный премией Академии художеств СССР, и сегодня является жемчужиной коллекции. Разве что «Волгу» Саша так и не купил.
Но ведь Ройтбурд был далеко не только художником. Он был наставником, куратором, поэтом, в конце концов, главным двигателем современного искусства в Одессе и одним из главных в Украине. Всю свою жизнь он лелеял мечту о создании в Одессе большого музея современного искусства. И, уже став директором художественного музея, продолжал лелеять эту мечту.
— Ты знаешь, что завод «Кинап» принадлежит министерству культуры? — говорил он мне за неделю до ухода. — Министр на нашей стороне. Ты представляешь, что можно сделать, если завод передадут музею? Это же проект на годы!
Глаза его горели.
Став директором Одесского художественного музея, Саша полностью изменился. Интересы музея он изначально воспринимал как главные, как приоритетные, ничего в мире не было важнее этих интересов. Ради них он готов был общаться с теми, с кем раньше даже бы не поздоровался. Это могли быть чиновники, могли быть спонсоры — главное, чтобы они помогали музею.
Большинство его друзей, ценителей и коллекционеров восприняли поначалу его решение стать директором музея с копеечной зарплатой и множеством проблем как безумный дауншифтинг. Ведь он жил в Киеве, знал абсолютно всех и ни в чём особо не нуждался. Но… «Я так часто говорил о „пгт Одессочка“, а потом подумал — а что я сам сделал для города?»
Работу в музее он воспринимал как служение. Он мог брюзжать, жаловаться на то, что у него совершенно нет времени на живопись, а значит, нет никаких доходов, мог сетовать на бессмысленный государственный бюрократизм, но с первого дня работы для него не было дела важнее. И не было большей радости, чем новые участники «Клуба Маразли», очереди, которые выстраивались в музей, рекордные числа посетителей. Новые проекты и выставки. За то время, что он проработал директором, свои работы музею подарили чуть ли не все его знакомые — отказать Ройтбурду было невозможно.
Когда после тяжелейшим образом перенесённого коронавируса десятки друзей стали уговаривать его уехать на лечение, чтобы осложнения не приобрели неотвратимый характер, он отвечал: «Куда мне ехать? Нам нужно открыть второй этаж, и вообще — планов громадьё… Я не могу потерять музей».
За две недели до ухода он сказал:
— Зайди ко мне на днях. У меня для тебя есть две работы, они, наконец, приехали из Киева.
Увидев моё недоумённое выражение лица, он улыбнулся:
— Ты, наверное, уже забыл, а я помню.
Вспомнил и я — лет пять назад Саша оформлял работы из своей коллекции и занял у меня немного денег.
Он всё понимал и стремился вернуть долги. Раздарить то, что собирал перед этим. Собирал или рисовал сам.
— А толстая книга о Бурлюке у тебя есть?
-Жёлтая?
— Да.
— Есть.
— Тогда я подарю её музею.
Весь свой фонд, положенный ему как депутату областного совета, он передал музею, чтобы впервые за тридцать лет можно было покупать у художников работы для музейной коллекции — так, как это делается во всём мире.
«Бог есть любовь» — сказал он вдруг за несколько дней до ухода Игорю Гусеву. Тот опешил — слышать такие слова из уст вечно язвительного Ройтбурда ему за много лет не доводилось, и он не знал, воспринимать ли эти слова серьёзно.
Теперь понятно — да, воспринимать.