Успенский мужской монастырь в Одессе, на мысе Большой Фонтан, с детства был для меня местом загадочным и притягательным.
Я вырос на 6-й станции Большого Фонтана, и он так и остался для меня счастливым островом детства, отдельной от города территорией, где чем дальше, тем ближе ты к первозданной причерноморской природе – степь, обрыв и бесконечное море внизу.
И пусть знаменитую сцену из фильма «Раба любви» снимали в трамвае, идущем в Черноморку, но я помню похожее ощущение и на Фонтане – конечно, осенью и зимой. После восьмой станции дома становились всё ниже, а ощущение прекрасной заброшенности и одиночества – сильнее. После 11-й уже видно море, а за мысом, за монастырём, цивилизация, казалось, совсем заканчивалась. В туманные дни был слышен гудок маяка – такие дни я любил больше всего.
Для мальчика, выросшего в застойное время, всё, связанное с религией, было покрыто ореолом тайны. В монастырь мы выбирались редко, туда нужно было ехать на двух трамваях, а потом идти по переулку в сторону моря. Все моё представление о монахах и монашестве было воплощено в нескольких картинах Кириака Костанди - «Цветущая сирень», «Ранняя весна», «Вечер», написанных как раз в этом монастыре. Удивительно, но, много раз приходя с родителями в гости их друзьям, Николаю Алексеевичу Полторацкому, его дочери и зятю, в их городскую квартиру и на дачу, я не только не понимал масштаба личности этого человека, но и того, что он преподаёт в духовной семинарии при этом самом загадочном монастыре и является одним из крупнейших церковных деятелей не только Одессы, но и всего тогдашнего Союза. Имена его друзей и сподвижников по церковно-богословской деятельности во Франции – Николая Бердяева, Ивана Ильина, отца Георгия Флоровского, отца Сергия Булгакова, Николая и Владимира Лосских – я узнал гораздо позже. Правда, была одна вещь в квартире Николая Алексеевича, которая поразила меня до глубины души – его библиотека в квартире на Пушкинской, на бывшем подворье Ильинского монастыря. Книжные полки в длинной, узкой комнате достигали высоты потолка, а он был таким высоким, что к полкам была приставлена специальная лестница. У окна стояли старый стол и стул с кожаным сиденьем. Полумрак этой библиотеки я помню до сих пор, хотя прошло почти сорок лет. Такую библиотеку – с полками от пола до потолка – я повторяю теперь во всех квартирах, в которых живу.
Позже, в конце восьмидесятых, я уже бывал в монастыре на всенощной, а ещё мы с дедушкой ездили туда за чистой водой из монастырского источника. Одесская водопроводная вода, жёсткая и сильно хлорированная, опасна для здоровья, а знаменитая монастырская вода, добываемая из глубокой артезианской скважины, всегда мягкая и сладкая на вкус.
После этого я не бывал в монастыре лет пятнадцать. Там провели грандиозную перестройку, возвели колокольню над воротами, новый храм, и стиль этих преобразований мне совсем не нравился.
Уже и не помню, почему я решил туда заехать. Ехал то ли на пляж, то ли в рыбный ресторан, который был чуть ниже по переулку. И захотелось вдруг войти в монастырский двор, посмотреть на новые постройки и вспомнить детство.
Рядом с новым храмом был вход на кладбище, на котором я никогда не был. Повинуясь мимолётному порыву, я зашёл туда, чтобы найти могилу Николая Алексеевича. Монастырское кладбище небольшое, усаженное розами, и я неспешно гулял по нему, вглядываясь в надписи на памятных досках. День был жарким, даже знойным, и спустя недолгое время я решил сделать перерыв в своих поисках и постоять немного в тени деревьев, растущих вдоль края кладбища. И тут, внезапно, произошло удивительное – жара летнего дня отступила, меня охватило чувство радости и любви ко всем, ко всему миру. Я словно услышал пение райских птиц. Это было полное, ничем не нарушаемое блаженство. Я стоял, боясь пошевелиться, чтобы не спугнуть, не утратить это чувство – чувство безграничной любви и абсолютной защищённости. Я был совершенно один, в тишине, только ветер тихо шевелил листья деревьев.
Прошло минут пятнадцать, и на кладбище появились люди. Стоять в одной позе и на одном месте дальше было неловко; к тому же я хотел понять, что со мной произошло. И стал смотреть на имена тех, кто был похоронен рядом.
Метрах в семи я увидел надгробную плиту с надписью: «Здесь был погребён преподобный Кукша Одесский, святые мощи его находятся ныне в Свято-Успенском храме монастыря». Хотя я ничего совершенно не знал тогда о Кукше и даже ни разу не слышал его имени, я сразу понял, что всё дело именно в нём.
Но у самой бывшей могилы испытанное только что потрясающее чувство не возникло. Я вернулся назад – и снова услышал пение райских птиц.
Уже позже, читая во многих источниках о жизни святого Кукши Одесского, я нашёл упоминание о том, что похоронили его на самом деле несколько поодаль от могильного камня. Сделано это было по многим причинам, но главной было сохранение его останков в неприкосновенности. В то глубоко советское время от властей можно было ожидать чего угодно. Ведь и похороны были скорыми – умер он в два часа ночи, а в два часа дня над могилкой уже стоял крест. Власти страшно боялись большого стечения людей – его знали и любили не только в Одессе, но и во всей стране. Власти даже настаивали на похоронах на родине Кукши, в селе Арбузинка Николаевской области, но наместник монастыря объяснил, что родина монаха – это его монастырь.
Уже уходя с кладбища, я нашёл могилу Николая Алексеевича, а потом увидел на монастырских воротах образ Кукши. Позже много читал о нём, а год спустя вернулся на то же место, проверить, не было ли всё произошедшее случайностью.
Эффект был таким же. Оттуда просто не хотелось уходить.
Места силы бывают разные.