- В Америке практикуется покупка прямо у художника, из мастерской?
- Конечно, покупают. Почему нет? Но если люди видели мои работы в галерее и приехали прямо ко мне – я не продам. Галерея должна зарабатывать.
- В твоём контракте есть запрет на прямые продажи?
- Они этого не приветствуют, но запретить мне никак не могут. Но когда ко мне приезжают люди или находят меня в Интернете, я всегда спрашиваю, как они меня нашли, и часто направляю в галерею.
- Ну конечно. Ты уже пятнадцать добрых лет работаешь с одной галереей, которая прекрасно справляется о своими обязанностями. Украинские галереи, как правило, столько не живут.
- Здесь тоже это есть. Бывает, галереи разоряются и не возвращают деньги художникам. В моей галерее, к счастью, порядочные люди.
- Существующая в Америке инфраструктура идеальна для художника или есть к чему стремиться?
- Мне как-то задали вопрос – как ты думаешь, сколько художников живёт в Нью-Йорке? И как вообще определить – человек художник или нет? Когда ты заполняешь налоговую декларацию, ты пишешь, какая у тебя профессия. Ты можешь зарабатывать деньги как таксист, как официант, но в налоговой декларации ты пишешь, что ты художник. Так вот, а Нью-Йорке четыреста тысяч человек называют себя художниками. При этом в Нью-Йорке всего 400 галерей. Среди них есть галереи, которые выставляют только умерших художников. Непокрытым остаётся колоссальный слой. Даже если все четыреста галерей возьмут по тридцать художников каждая.
- Скажи, а чьё творчество тебе нравится?
- В разные периоды времени мне нравились разные художники. Сейчас я больше всего ценю художников, которые умеют. У которых не только оригинальное видение, но ещё и безусловное мастерство. Потому что интересно всегда то, что сам не умеешь сделать. Что кажется недостижимым.
Я очень люблю итальянское возрождение, северный Ренессанс, голландских примитивистов, Ван Эйка, Брейгеля… Беллини. Голубой период Пикассо.
- Твои выставки, кроме Америки, были в Европе – в Лондоне, в Дублине. А в Украине или России тебя не приглашали выставиться?
- Это был проект одной моей приятельницы, англичанки, она меня уговорила на это дело. Там были коллективные выставки. У меня есть галерея, которая представляет меня в Европе, в Женеве. Но у меня зачастую нет работ, чтобы выставить – всё покупают здесь. В Украину и Россию не приглашали. И даже если пригласят, я не знаю, соглашусь ли – по той же самой причине.
- Если говорить об одесской художественной традиции – как ты себя в ней видишь? Несмотря на то, что уехал?
- Я начал формироваться там, но как художник сформировался окончательно здесь. Но мне очень нравится Егоров, например.
- В своё время мы с Евгением Михайловичем Голубовским в интервью задавали нашим художникам вопрос – Егоров или Хрущ? Кого вы считаете классиком? Ответы очень разнились.
- Я Хруща не понял. Да, я видел почти религиозное поклонение ему, но как-то не проникся, что ли. Хотя он обладал колоссальным обаянием, был остроумным человеком. Как-то я слышал об одном интересном случае – в Худфонд пришёл новый директор, кажется, из обкома. Совершенно мерзкая личность. Он стал наводить порядки, требовать, чтобы художники строго посещали пятиминутки и так далее. И вот на одной из таких пятиминуток Хрущ встал и сказал: «А можно сделать так, чтобы у нас были не пятиминутки каждую неделю, а одна получасовка в месяц?».
В общем, его хотели исключить из Союза. Но все его друзья были тогда на хорошем счету, были в руководстве в монументальном цеху – Мока Морозов, Маринюк, тот же Егоров. И они пошли просить, чтобы его восстановили. Они начали его уговаривать прийти к директору, восстановить с ним отношения. И вот Хрущ пришёл к директору, а тот начал его укорять, спрашивать, почему тот не ходит на собрания и так далее. Хрущ слушал всё это, потом сказал ему: «Да потому, что я родился в 42-м году в оккупированной Одессе»! Развернулся и ушёл.