– Хочу спросить про книжки. Тут действительно детективная история с этим набором букв, который вам подарили. Он хранился в Париже больше ста лет? Вы же делаете уникальные книги.
– Наши диссиденты, которые приехали… Да и только не диссиденты. Ещё ведь Лермонтов писал: «Прощай, немытая Россия». А для эмигрантов тогдашняя Россия жупелом была… Хотя они и свалили этот строй в итоге… Мы все ответственны за то, что происходит в стране – и ты, и я. Так и они. Но для них эта Россия была совсем другим. И теперешняя, и тогдашняя наша интеллигенция… Ведь Солженицын не зря их назвал тогда «образованщиной»! Я ещё обиделся тогда на него; а сейчас понимаю, что он прав был. И вот, зная мою подлинную любовь к России, одна дочь старых эмигрантов – её дед был генерал Самсонов, который с Ренненкампфом в Прусских болотах погиб – Солженицын это в «Прусских ночах» описывал, правда, критично, – а я считаю, что они большое дело делали; ведь для чего был послан корпус Самсонова и Ренненкампфа? Спасти Париж! Они утонули, но они спасали Францию! И сорвали наступление на Париж. Они герои. Вот она мне дала – это отец её мужа, священник, использовал, они ещё в Бельгии печатали этим шрифтом. Из Бельгии в Канны перевезли, и я туда поехал и привёз всё, что поместилось в машину – свинец ведь страшно тяжёлая вещь!
– Вы не считали, сколько книг издали за эти годы?
– Книг не считаю, так же, как и деньги. Деньги – это осенние листья. Ну и книжки так же.
– Я видел как минимум несколько десятков.
– Кто-то насчитал пятьдесят. Но их, кажется, даже больше.
– Ваша выставка в Центре Жоржа Помпиду – это было в 80-х?
– Да нет, это был 94-й год. В Помпиду отмечали семидесятилетие Геннадия Айги. Я тогда в музее на его выступлении сделал сто портретов Айги. Сто! Выдающиеся портреты. А он мне дал потом сто стихотворений, и я их издал. Вот так мы работали. Есть же сто гравюр Хокусая с видом Фудзиямы – а мы чем хуже? Он мне дал сто четверостиший, а я ему дал сто его портретов, сделанных в Помпиду. Ну, и кроме того, я оформил выставку к его выступлению. Семь плакатов огромных с его поэзией, его и мои книги были выставлены в стеклянных шкафах, там он и читал. Это было внизу, в холле.
– Вы говорили, что в его музее в Чувашии шестьдесят портретов вашей работы.
– Ну не только портретов, но и пейзажей – Волга… Это моя река – Волга. Это лучший музей на Волге, самый современный. Там четыре зала моими работами оформлены.
– Судя по висящим у вас дома афишам, ваши выставки в России проходят сейчас регулярно.
– Да не регулярно! Первую выставку Айги мне устроил – в Чувашии, в 2000-м году. Это на моё семидесятилетие.
– То есть это была первая ваша выставка в России после отъезда?
– Да я, может, и не вернулся бы туда! Ведь первыми вернулись кто? Те, кто громко и со скандалом уехал. Синявский, Шемякин, Неизвестный – и сразу рванули обратно. Наставили памятников по всей стране. И что с Россией сейчас? А я мог бы и не поехать. Это Айги меня вытянул.
– Но в Москве выставки были в 2010 году и в 2012-м?
– Да. В 2010-м выставка была в галерее, а в этом году – в Литературном музее, это не одно и тоже. Музей взял тридцать лучших портретов писателей в свои фонды, а работ было на два зала.
– А где были выставки в Париже? Сотрудничаете ли вы постоянно с какой-то галереей?
– С галереей в городе Гонфлё. Там самая лучшая галерея. Это город чуть ниже Ла-Манша. Пейзажи, портреты – там всё покупают. А вообще я не гонюсь за участием в выставках. Многие художники гонятся за количеством. По-моему, чушь всё это.
– А что не чушь? То, что вы запечатлели для истории множество выдающихся людей?
– Что не чушь? Ну вот я, например, участвовал семь раз в Осеннем салоне. Скульптурами, живописью, графикой. Смотри – вот каталог, выпущенный в 2003-м году к столетию Осеннего салона. Вот Модильяни, вот Ренуар, а вот и Дронников. Я сразу принял участие в Осеннем салоне, как только приехал сюда – в 1973 году. В России никак не пробьёшься, а тут приноси работы – и участвуй.
Меня часто спрашивают, почему я из России уехал. А потому, что пить надо было с художниками, чтобы быть в кругу общения. А я хотел чистым творчеством заниматься. Вот и уехал – от водки, от селёдки, от икры. Теперь мне всё это врач запрещает – вредно.
– Да, художнику нужно быть в «тусовке». Даже если ты средненький художник, но в «тусовке», тебя знают, приглашают на выставки, покупают работы. А если ты гений, но сидишь дома и пишешь, при этом ни с кем не общаешься и не дружишь – ты изгой. Нужно постоянно мелькать.
– Так почти всегда было, пожалуй.
– У вас совершенно роскошная библиотека с редкими изданиями. Как вы стали её собирать?
– Понимаешь, когда я ещё жил в России и видел книги, которые привозили из Франции жёны моих друзей, я не мог сдерживать восхищения. Я хотел такие же книги. Ведь моя жена работала в редакции Франс-Пресс, через её руки проходили все переводы запрещённые – Синявского, Солженицына, мы тайно кое с кем встречались – вот Гинзбурга я ночью привозил… За нами следили, конечно. Я себя не причисляю к диссидентам, но поработали мы на них будь здоров. Если бы не было моей жены, Синявский был бы наполовину менее известен. Мог бы быть вообще не известен. Это мы его вытащили. И когда я приехал сюда… Ну почему любой иностранец мог читать книги Бердяева, правду о революции, а мы в Союзе не могли? Нет, они мне попадались, но я же должен был читать их в уборной! Человек был лишён элементарной культуры – культуры чтения той литературы, которую он хотел читать. Хотелось читать по-настоящему. Теперь я могу зажечь камин и читать, сидя у него. Начал собирать. Чтобы жить среди русской обстановки – и читать! Я приехал сюда заканчивать образование. Образование – какое слово! Образоваться! Как вот Репин приезжал сюда образоваться, как Иванов… Вот для этого я и собирал книги. Другой вопрос – я ведь, покупая, их спасал. Вот, например, Бунина продавец разорвал и бросил. Я поднял – а там подпись Бунина. Эмигранты жили страшно бедно, и, естественно, где-то на полке возле трубы отопления книги сгорали. Я всё это спасал, восстанавливал книги. Одна книга часто ходила среди множества людей – у них не было денег на покупку книги! Сейчас говорят – Серебряный век. Какой, к чёрту, серебряный! Железный!
Я приехал сюда не выставки устраивать – а пожить, почитать, образоваться.