И вдруг, спустя два года после выхода книги, в апреле 2015 года, я получил письмо, начинающееся этими же словами. Вот оно:
«Уважаемый Евгений Леонидович!
Прочитал Ваш труд "Новое о Бурлюках" и споткнулся на последней фразе — «Свидетели той эпохи уходят — тем важнее сейчас любые воспоминания очевидцев». Я некоторым образом отношусь к последним, и посчитал своим долгом написать Вам то немногое, что я знал, и, самое главное, запомнил.
Я, Барсук Евгений Львович, 1937 г. рождения, брат Владимир, 1931 г. рождения, отец — Барсук Лев Соломонович и мать — Дравнек Магда Мартыновна (фотография на стр. 31 Вашей книги). Наша семья два предвоенных года жила в Ленинграде в коммунальной квартире по адресу: ул. Чайковского, 24, кв. 4. Обычная ленинградская коммуналка — 7 ответственных квартиросъемщиков, в числе которых и семья Ильмеров. Жил ли в то время в этой квартире Кирилл Васильевич Кузнецов и Людмила Давидовна, не помню. Мама действительно в это время работала в ТРАМе (Театре рабочей молодежи — прим. автора), отец был директором Ленэстрады. Война все изменила — отец с 23 июня 1941 г. младший политрук стрелковой роты, мы с мамой, как семья комсостава, за неделю до блокады эвакуированы в Удмуртию. За войну наша семья распалась: отец остался в армии в Свердловске, у него появилась новая семья. Мы с мамой в августе 1946 г. вернулись в Ленинград. Работы в театрах не было, жили на то, что присылал отец на наше содержание — 500 руб. в месяц. Буханка хлеба на базаре в то время стоила около 100 руб. Летом 1947 г. нас с братом отправили в Свердловск, к отцу. Помню, что на вокзале нас провожали мама и Кирилл Васильевич (Кузнецов, сын Людмилы Кузнецовой-Бурлюк — прим. автора).
Кирилл Васильевич воевал, на невском «пятачке» был ранен в ногу. Говорил, что это спасло ему жизнь, из всей его роты (200 человек) в живых осталось только пятеро. Жена Кирилла Васильевича умерла от туберкулеза, дети — Олег 1937 г. рождения (внук Людмилы Давидовны, Олег, родившийся в 1937 году в Аркадаке Саратовской области, живет в Санкт-Петербурге, по профессии архитектор, окончил Ленинградский инженерно-строительный институт, является членом Союза архитекторов России — прим. автора) и Алексей 1935 г. рождения жили у родителей жены в Аркадаке. Гриша Ильмер (Григорий Романович Ильмер, другой сосед Людмилы Кузнецовой-Бурлюк по ленинградской коммунальной квартире — прим. автора) ошибается, утверждая на стр. 197 (книги «Новое о Бурлюках» — прим. автора), что Олег — старший сын. Кирилл Васильевич после войны жил в нашей коммунальной квартире. Людмила Давидовна, вероятно, тоже жила с ним в этот период. Об этом говорят портреты углем мамы и Кирилла Васильевича, датированные апрелем 1947 года. Жизнь в послевоенном Ленинграде была тяжела, постоянной работы не было. Кирилл Васильевич брался за все, что подворачивалось — писал задники декораций для разных театров, делал макеты. Помню изумительный по своей точности макет санитарного вагона, изготовленный для какого-то медицинского музея в Ленинграде. У Кирилла Васильевича и мамы были похожие вдовьи судьбы, дети, близкие театральные профессии и интересы. Когда летом 1949 г. я вернулся из Свердловска в Ленинград, то была уже новая семья — Кирилл Васильевич с мамой, я с Олегом и Людмила Давидовна. Алексей оставался в Аркадаке, а Володя окончил школу и уехал в Свердловск поступать в институт.
В октябре 1948 года в Ашхабаде произошло катастрофическое землетрясение, город был разрушен, погибло 70 тыс. человек. В Ленинграде с работой было по-прежнему тяжело, и Кирилл Васильевич вылетел в Ашхабад, где нашел работу художника в восстанавливаемом театре оперы и балета. Позднее он вызвал в Ашхабад маму, и она работала там чтицей в филармонии. Олега отправили в Аркадак, а Людмилу Давидовну оставили со мной в Ленинграде.
Наша совместная, стар и млад, жизнь длилась 2 или 3 года, точно не помню. Людмила Давидовна много писала. Мы ходили с ней в Русский музей и в Эрмитаж. Она разъясняла мне, чем характерен тот или иной художник, что значит в картине свет и как трудно его писать. Рассказывала, что в Санкт-Петербургскую Академию художеств она поступала вместе с Давидом, и он первый ей позвонил и радостно поздравил с зачислением. А на вопрос — а ты поступил, он ответил — "…нет, это ты поступила, я не поступил…". В Академии она училась по классу Серова. Говорила, что была знакома с Маяковским, но он ей не нравился. Особенно мне запомнились наши походы в летний сад. Все лето, почти каждый день, я носил мольберт и краски, а Людмила Давидовна писала решетку и ворота летнего сада, а сбоку вековую липу. За лето окончить полотно не успели, отложили на следующее лето. Через год пришли, а липы-то и нет, спилили из-за старости. Помнятся и другие работы. "Полонез" — вереница аристократических пар на балу. Рисунок, наверное углем, размером листа А3 или А4, иллюстрация, как говорила Людмила Давидовна, к произведениям Пушкина. На рисунке внутренность церкви, вид с амвона, множество прихожан, как положено, мужчины отдельно, женщины отдельно, и вдруг среди мужских фигур узнаешь фигуру Пушкина. Небольшого роста, курчавый, очень узнаваемый. Мне это показалось шедевром. Но надо было жить, точнее, выживать. Поэтому по заказу модных дамЛюдмила Давидовна изготавливала им "брюссельские кружева" на воротники и обшлага. Секрет был прост — на кусок батиста тонкой струйкой фигурно выдавливалась белая краска, которая, застывая, создавала иллюзию кружев, почти неотличимую от оригинала. Население "попроще" заказывало "картину", чтобы повесить над кроватью. Сюжет был стандартным: озеро, камыши, лебеди, луна, иногда ангел сбоку. Картина выполнялась на материале заказчика — байковом одеяле.
Наконец приехали из Ашхабада Кирилл Васильевич с мамой, и Людмила Давидовна начала писать мамин портрет. К сожалению, закончить его она не смогла, сказала, что она не полностью понимает внутренний мир мамы. Зато портрет тети Лиды (сестры мамы) полностью удался. Богатый внутренний мир мамы — это, конечно, театр. Не имея возможности в Ленинграде работать в театре, она выезжала на периферию и там вместе с Кириллом Васильевичем создавала свой театр. Кирилл Васильевич был художником и исполнителем декораций, мама — постановщиком и режиссером. В качестве актеров к ней добровольно приходила молодежь, рабочие, студенты, а еще ранее мы, школьники. В 8 классе я сам играл купца в маминой постановке пьесы Островского "Не все коту масленица". Зимой 1953 года мама осуществила свою мечту — поставила пьесу Островского "Гроза", в которой когда-то играла Катерину. 9 января 1954 года мама со своей труппой на полуторке выехала по Ново-ладожскому каналу на гастроли (была предвыборная компания и их использовали на выборных участках). Машина попала в полынью, все спаслись, кроме мамы и шофера. После похорон я не мог оставаться в Ленинграде и отец забрал меня в Свердловск. Кирилл Васильевич опять остался в одиночестве, но, как мне потом рассказывал Олег, ненадолго. Он опять женился, потом еще раз женился. Ваша информация на 197 стр. (книги «Новое о Бурлюках» — прим. автора), что у Кирилла Васильевича было три жены, неточна. У Олега я со своей женой (Ирина Борисовна Желобина) был, вероятно, в 1967 году. В разговоре с нами Олег сказал: "…из всех жен отца Магда Мартыновна была самым порядочным, интеллигентным, теплым человеком…". В этот приезд были мы и у Кирилла Васильевича. Узнав, что мы с женой собираемся в Прагу, он сказал, что в Праге живет Людмила Давидовна и дал нам ее пражский адрес.
До Праги мы добрались в конце января 1968 года. В Праге уже давно жила сестра моей жены (Галина Борисовна Ванечкова) с семьей. Поскольку мы с женой не знали Праги, то попросили Галю проводить нас, подождали, пока она освободится, и вместе пошли по указанному адресу. Дверь нам открыл молодой мужчина (Владимир Фиала), который, увидев нашу сопровождающую, очень удивился. Такое же выражение мы увидели на лице Гали. Оказалось, что они хорошо знают друг друга, так как вместе работают на философском факультете Карлова университета. Пройдя в дом, мы объяснили хозяевам цель своего визита. Нам ответили, что Людмила Давидовна вчера умерла. Говорили с нами холодно и официально, но вскоре стало понятно, что меня принимают за внука Людмилы Давидовны, и что Кирилл Васильевич и родные внуки не проявляли интереса и внимания к жизни Людмилы Давидовны. Когда ситуация прояснилась, тон изменился и меня спросили, приду ли я на кремацию. Я ответил утвердительно. Через некоторое время мы с женой получили приглашение в семью Фиалы. По дороге к ним у нас сломалась машина, и мы опоздали к назначенному времени. Мы с женой очень волновались. Но не было ни слова замечаний. Марианна Давидовна и пан Фиала встретили нас приветливо и шикарно накрытым столом. После застолья: "У нас есть портрет вашей матушки…". Это был рисунок углем, датированный 7 апреля 1947 года. Представляете, какая радость? Рядом был такой же портрет Кирилла Васильевича. Я попросил оба, сказав, что портрет мамы — это для нас, а портрет Кирилла Васильевича я передам ему при первой оказии. Все согласились и говорят: "…пойдемте, мы вам покажем работы Людмилы Давидовны". Работ было очень много, но знакомых, памятных для меня работ не было. Большинство из них 60-х годов. Нам предложили выбрать себе то, что понравилось. Мы выбрали две небольшие работы: "Ваза с цветами на подоконнике" 1964 г. и "Вид из окна" 1965 г. Хотелось взять больше, но неудобно было пользоваться ситуацией, учитывая моральную и материальную ценность работ Людмилы Давидовны для ее близких родственников. Портрет Кирилла Васильевича я передал ему, когда был в командировке в Ленинграде. Особой радости он не высказал и, если бы я знал это раньше, то оставил бы портрет себе. Кстати, на стене его квартиры я увидел знакомый по детству "Полонез".
На стр. 41 Вашей книги приведена "Интересная деталь…" относительно приезда в Прагу внуков Людмилы Давидовны "…почти сразу после смерти Людмилы Давидовны…". При встречах с Олегом и Кириллом Васильевичем никто из них не говорил о такой поездке, или даже о возможности ее. А встречался я последний раз с Кириллом Васильевичем значительно позднее смерти Людмилы Давидовны. Вероятно, за внука Людмилы Давидовны приняли меня. Я был в семье Фиала на следующий день после смерти Людмилы Давидовны. Был на ее похоронах и поминках. Однако никаких разговоров о еврействе Давида Давидовича не было, да и быть не могло, так как я по отцу еврей.
Следующий эпизод с картинами Людмилы Давидовны связан с моей тетей Лидой. Она врач, и, как военнообязанная, вынуждена была остаться в блокадном Ленинграде. В декабре 1941 года от голода умерла ее дочь (моя двоюродная сестра), летом 1942 года в поезде, уже за пределами блокадного кольца, умерла от дистрофии ее мать (моя бабушка), а в оккупации был убит ее отец (мой дед). Тетя Лида добилась направления в действующую армию и дошла со своим госпиталем до Кенигсберга. После войны осталась служить в армии, а выйдя на пенсию, жила в Зеленограде, под Ленинградом. Была очень больным человеком. При нашей встрече (вероятно 1975 — 1976 гг.) она отдала нам два больших портрета (свой и мамин). Портреты у нее хранились в рулонах и потребовали серьезной реставрации. Моя жена нашла профессионалов на кафедре реставрации Академии художеств И. Глазунова в Москве. Портреты были отреставрированы, этапы реставрации сфотографированы.
Вот коротко вся известная мне информация о Людмиле Давидовне и ее творчестве.
С уважением Барсук Е. Л., Желобина И. Б.».