Но, когда я в первый раз приехал на Каролино-Бугаз, я ни о чём таком не думал. Я наслаждался солнцем, бесконечными, бескрайними пляжами с горячим песком, морем, которое было таким разным – один день тихим и ласковым, и можно было плыть вперёд, насколько хватало сил, пока берег не превращался в узкую полоску, а рядом были только чайки; если знать правильные места, можно было далеко в море найти отмель и отдохнуть на ней. Я лежал на спине в воде, смотрел в небо и думал о том, что там, за горизонтом, турецкий берег, а ещё дальше – Средиземное море, Греция, откуда приплыли к нам двадцать пять веков назад торговцы и мореплаватели, приплыли и сочинили потом мифы об амазонках, живших в этих краях, о подвиге Геракла, отобравшего у царицы этих самых амазонок Ипполиты пояс, о душе Ахилла, перенесённой после смерти на остров Левка, который мы знаем как Змеиный… А на следующий день на море был шторм, и мы прыгали в накатывающую волну, она выносила нас на берег, иногда переворачивая и больно царапая о ракушки, но это была ерунда, мелочь по сравнению с тем, ни с чем не сравнимым, наслаждением, которое дарит шторм на море. Во время одного из таких штормов, много лет спустя, волны унесли наш надувной матрас – мы смотрели ему вслед и смеялись, представляя себе, как, должно быть, удивится, увидев его со своего мостика, капитан парохода, а может быть, какой-нибудь житель Синопа или Трабзона найдёт его выброшенным на берег. Скорее же всего, он станет плавучей базой отдыха для чаек, которые в конце концов пробьют его своими клювами, и он найдёт своё последнее пристанище на дне морском.
В ту самую первую поездку на Бугаз я взял с собой книгу Альберто Моравиа, «Римские рассказы». Я начал читать рассказы в электричке, ехавшей на станцию Солнечная; электричка была переполнена, и сначала приходилось читать стоя; потом мне удалось примоститься на краешке сиденья, и тётин сын, мой двоюродный брат, сказал фразу, которую я помню до сих пор: «Лучше плохо сидеть, чем хорошо стоять». Возможно, возможно, но тогда мне было решительно всё равно. Ничто не могло омрачить моего настроения. Мальчишкам в двенадцать лет вообще трудно испортить настроение. Я предвкушал встречу с морем и незаметно погружался в римскую жизнь, ходил с автором по римским улочкам, так что Бугаз с тех пор чётко и неразрывно ассоциируется для меня с Италией. Улицы Рима невероятным образом смешались у меня с виноградом, росшим на даче прямо из песка – нужно было внимательно смотреть под ноги, чтобы не зацепиться за лозу; с горячими ещё помидорами и огурцами, сорванными только что с куста и поданными к столу, стоявшему в открытой деревянной беседке; с биточками из тюльки и жареными бычками, которые ещё утром плавали в море. Уже потом, много позже, когда я обзавёлся собственной дачей на Бугазе, я не раз заставал удивительное явление – выброс сероводорода, когда рыба в поисках кислорода сама всплывала на поверхность и её можно было ловить чуть ли не руками. Тогда дачники и их гости пировали. Кстати, выбросы сероводорода ведут прямиком ещё к одной легенде, которыми так изобилует Северное Причерноморье – к легенде о Потопе. Да-да, о том самом, Библейском потопе. Давно уже доказанным фактом является то, что Чёрное море дважды за свою историю было пресноводным озером, на берегах которого возрождалась цивилизация после очередного ледникового периода. Пять-шесть тысяч лет назад Босфорского пролива не существовало, и солёные воды мирового океана превышали уровень пресноводного озера минимум на сто метров. После масштабного землетрясения скала на месте Босфора треснула, и солёная вода водопадом хлынула в озеро, создавая страшный шум и уничтожая всю пресноводную живность и растительность. Именно в Северо-Западном Причерноморье, то есть в наших местах, произошло наибольшее затопление. А морская растительность, погибшая под толщей солёной воды, попросту сгнила без кислорода, превратившись в сероводород. Ни в одном другом море на планете ничего подобного нет – мы и здесь уникальны.
После того, самого первого визита, я влюбился в Бугаз безоговорочно и бесповоротно. Как оказалось позже, я был в хорошей компании. Легендарный одесский художник Юрий Егоров каждое лето старался проводить на Бугазе – с его холстов на нас смотрят море и солнце, которые бывают только там, на узкой песчаной косе. Их можно рассматривать бесконечно, и я рискну предположить, что фирменный егоровский изогнутый горизонт появился впервые именно там, среди бесконечного моря и бесконечного пляжа.
Бессарабия полна легенд, загадок, исторических и культурных ассоциаций. Переезжая устье Днестра, а точнее – Днестровского лимана по разводному мосту, я иногда думаю о том, что здесь ещё каких-то восемьдесят-девяносто лет назад проходила государственная граница, которую так неудачно пытался перейти Остап Бендер, и гораздо удачнее – многие из эмигрантов, бежавших из Одессы от большевиков. Пытаюсь представить себе сторожевые вышки, строгих пограничников с собаками – но безуспешно, атмосфера Бугаза располагает только к благости, неге и наслаждению жизнью. А перед Бугазом, за несколько километров, находится село Роксоланы – все знают, что там растёт самая вкусная картошка. Нет, легендарная Роксолана не родилась в этом селе и не выращивала в нём картошку – и оно, и, скорее всего, она названы по имени одного из древних западно-сарматских племён, жившего в тех местах. Кстати, ещё Геродот писал, что сарматы произошли от амазонок, выходивших замуж за скифов. А ещё он писал, что их женщины «ездят верхом на охоту с мужьями и без них, выходят на войну и носят одинаковую с мужчинами одежду… Ни одна девушка не выходит замуж, пока не убьёт врага». Понятно теперь, откуда у Роксоланы такой характер.